Полностью занята тяжелобольными реанимация инфекционной больницы в Уральске — фоторепортаж
Главный редактор «Уральской недели» Тамара Еслямова 7 июля провела несколько часов в модульной инфекционной больнице в микрорайоне «Жулдыз». Здесь заняты все койки в реанимационном отделении, а свободных коек в больнице осталось меньше 10 процентов от всего коечного фонда, — сообщает она.
«Директор больницы Надия АХМЕТОВА сразу же согласилась допустить меня в больницу. Назвала меня «смелой». Я себя такой не считала. Вакцинация, которую я прошла еще в апреле, давала мне чувство защищенности. Как журналист, считала себя обязанной побывать внутри ковидной больницы и показать читателям то, что я увидела, услышала и почувствовала.
Экипирование в двойной защитный костюм и затем выход из «грязной зоны» заняли около часа. Каждое мое движение контролировала сопровождавшая меня старшая медсестра Зауреш СУЛТУМОВА. Сняла одну перчатку — помой руки в дезрастворе, сняла вторую — снова моешь руки в дезрастворе. Пропустила это действие — тут же следует твердое напоминание от Зауреш.
Наконец, мы зашли в «грязную» зону, и столь же стремительно, как открыла мне доступ в больницу, директор больницы Надия Ахметова распахнула первую дверь в коридоре блока. «Здесь только что родила пациентка», — сказала она, и я увидела раскинутые женские ноги и лужицу крови на простыне на операционном столе. За мгновение я справляюсь со своим шоком и захожу в палату. Вижу голубые глаза на молодом лице — со счастливой улыбкой. «Спасибо вам, спасибо», — снова и снова повторяла роженица обступившим ее врачам. Другой врач осматривал новорожденного на столике.
«У нас сейчас 11 беременных лежат с ковидом — здесь и в старом корпусе. Опасно для них болеть ковидом», — объясняет Ахметова.
В соседней палате на койке спала другая роженица. Темное от дыхательной недостаточности лицо, спекшиеся от высокой температуры губы. Рядом в кроватке спала крохотная девочка.
«Кормим смесью», — объясняет Ахметовой врач-неонатолог. «Мама только один раз утром покормила ее грудью. А потом ей дали препараты от ковида и рекомендовали больше не давать ребенку своего молока».
«Это у нее шестой ребенок», — добавляет медсестра.
«Здесь у нас реанимация», — сообщает Ахметова, входя в следующие двери. Все пространство палаты заставлено койками. Их здесь десять. Мученические выражения лиц и позы лежащих на них людей заставляют меня забыть о том, что мне трудно дышать под двумя слоями маски и специальными защитными очками сверху и о своем страхе удушья. Женщины и мужчины лежат рядом, отделенные ширмами. Все в основном пожилые.
Некоторые из них лежат под кислородными масками и со свистом пытаются втянуть больше воздуха в легкие. Грудь у них ходит ходуном. Глаза у всех обращены куда-то внутрь себя, они не сразу слышат вопросы врача.
«Апа, апа, не лежите так!», — Надия Абриковна наклоняется к женщине, лежащей ничком на кровати. Та издает какие-то звуки, похоже, что соглашается. Двое медбратьев помогают ей перевернуться на спину. По лицу женщины лет семидесяти вижу, что ее сознание едва брезжит. Почти все ее лицо закрыто маской с подсоединенными трубками. Поступающий по ним кислород поддерживает ей жизнь.
Медперсонал периодически тормошит больных, кто в сознании, помогает им переворачиваться, садиться, поднимать руки. Иначе их состояние может ухудшиться.
У постели этого мужчины собираются врачи. Ахметова откидывает простыню и озабоченно щупает его ноги. То, что она видит, ей явно не нравится. Пациент под кислородной маской, без сознания.
Пожилая грузная женщина лежит на кровати у окна. Она в глубокой коме, в раскрытом рту большая трубка ИВЛ (аппарат искусственного вентилирования легких). Иссиня-багровое и очень усталое лицо, большие белые руки в огромных сине-черных пятнах после системы и уколов. На спинке койки указаны ее имя и фамилия, год рождения — 1938 год. Я всматриваюсь в ее лицо и горло мне сдавливает ком, на глаза набегают слезы. Я прижимаюсь спиной к стенке, чтобы справиться с острым чувством жалости и слезами, и смотрю на врачей. Их озабоченность выдает очень тяжелое состояние женщины.
Еще одна реанимационная палата, и здесь тоже все кровати заняты пациентами, большинство которых едва слышат вопросы врачей, совершающих обход. Все их внимание сосредоточено на попытке вдохнуть чуть больше воздуха. «Поражение легких у них 50-70 процентов, у некоторых — 100 процентов», — шепчет мне врач.
Еще одна палата, здесь одна кровать, на ней сидит очень грузная голая женщина с лицом, закрытым кислородной маской. Врачи обступают ее, задают ей вопросы. Женщина смотрит вокруг бессмысленными глазами, с трудом выталкивает из себя обрывки слов: «Нор-ма-но»… Врачи рядом с ней заметно расслаблены. «Вытащили мы ее, хорошая динамика у нее идет, скоро домой пойдет», — объясняют мне.
Закутанные в белое фигуры медперсонала медленно и безмолвно двигаются около постелей пациентов, трогают их за руки и за ноги, помогают сесть на постели тем, кто еще в сознании, вынимают из-под них «утки». С зелеными шнурами бейджей — средний медперсонал, с синими и черными — врачи. Я вижу только их глаза. Столкнувшись со мной взглядом, они внимательно всматриваются в мои глаза. Они как будто безмолвно пытаются донести до меня что-то важное. Я для них человек оттуда, из-за стен больницы, где мы все живем своей жизнью, не зная такой концентрации боли, страха и беспрерывного сострадания, сколько знают они, и не желая этого знать. А они по 15 суток не выходят из больницы.
«Семьи наши знают, что мы тут на войне», — шепчет мне фигура в белом. Я вижу только ее глаза. На бейдже с черным шнуром я не вижу ее имени.
«Я за десять лет работы в реанимации в областной больнице не видела столько смертей, сколько здесь за год», — сказала мне врач-реаниматолог Кристина Барсигиян.
«Устали сильно?», — спрашиваю ее.
«Не то слово. У нас истощение, полное», — отвечает Кристина и отворачивается от меня.
Этот мужчина пролежал в больнице ровно месяц. Исхудавший, со впалыми боками и щеками, он сидит на стуле с кислородной маской на лице и благодарно обводит глазами каждого врача. Его готовят к выписке.
«Зачем вам кислород? Дышите сами, вы можете», — говорит ему Надия Ахметова. Мужчина тревожится от такого предложение и недоверчиво оглядывается на нас. В этот момент в глазах врачей впервые появляется улыбка. Мужчина их явно смешит. «Боится он, не хочет расставаться с кислородной маской, думает, что без нее не сможет сам дышать», — объясняет мне завотделением Махамбет Байдушев тихо, чтобы пациент не слышал.
Наш почти четырехчасовой обход заканчивается. Мы оставляем за собой реанимационное отделение. Выходя из двери, я слышу за собой ритмичное сипение кислородных аппаратов и ИВЛ. И стоны, тоже ритмичные…
Это уже приемное отделение. Только что «скорая помощь» доставила эту женщину. Она, похоже, никак не может поверить в происходящее. Плачет, повторяя одно и то же дрожащим голосом: “Обидно! Я же на даче сидела, никуда не выходила. Шесть дней болею. Иголками колет мне все лицо, ноги, руки. Понос еще у меня. Голова едет. Нет, не кушала я, неделю уже”.
Надия Ахметова рассматривает снимок ее легких и кивает врачу. «Да, ковид. Идет поражение легких. Обезвоживание у нее. Оформляйте».
И спрашивает женщину:
— Вы вакцину принимали?
Женщина тем же плаксивым голосом отвечает:
«Нет. Да я же и не выхожу никуда, зачем вакцину мне!».
Это я уже слышала от всех больных, в чьи палаты мы заходили. Все невакцинированные. И все отвечали Ахметовой одним и тем же словом: «Не успели».
P.S. Когда этот материал был опубликован, мне из больницы пришло известие, что за прошедшие сутки умерли трое пациентов в реанимационном отделении — женщина и двое мужчин.
Тамара Еслямова
Фото автора
Полный вариант репортажа будет опубликован в номере газеты «Уральская неделя».
